.jpg){kind=logo}
Ни слова против правды
(Михаил Ефимович Штительман. 13 ноября 1911 – 8 октября 1941)
«В один из мартовских дней 1942 года в приёмной генерального секретаря Союза советских писателей сидел пожилой человек с типичной внешностью конторского служащего. В глаза бросились сатиновые нарукавники. Ефим Моисеевич Штительман действительно был бухгалтером солидного учреждения. Он, пожалуй, оказался единственным из всех, с кем виделся в тот день Александр Фадеев, кто был в штатском. Писатели, заходившие к нему, приезжали прямо с передо-вой – с поля боя или из редакции военных газет, и одеты они были соответственно званию…
– Так зачем вам нужен товарищ Фадеев? – спросил порученец.
– По личному делу.
– Но, позвольте… Вряд ли Александр Александрович примет вас. Всем нам сейчас не до личных дел.
– У меня сын погиб, – сказал старик. И столько в его глазах было боли и печали, что собеседнику стало не по себе.
– Минуточку. Сейчас всё выясним.
Он исчез и мгновенно вернулся в приёмную, осторожно прикрывая двери.
– Вас просят. Пожалуйста.
…Они долго тогда проговорили – невероятно занятый Фадеев и этот бухгалтер из Ростова, в эвакуации узнавший о том, что его единственный сын-писатель пропал без вести и скорее всего убит.
– Не будем так огорчаться заранее, Ефим Моисеевич. Ещё ничего толком неизвестно, – успокаивал Фадеев. – Может быть, Михаил попал к партизанам, и не имеет возможности сообщить о себе. Да спросите хотя бы Долматовского…
В кабинет входил поэт Евгений Долматовский, на ходу здороваясь с Фадеевым и его гостем.
– Вот, пожалуйста. Считался человек погибшим, а ведь всё обошлось, правда, Женя?
Долматовский кивнул. Вслед за ним появилась большая группа писателей. Начина-лось совещание, и пора было уходить.
– Товарищи, – сказал Фадеев, – я хочу вас познакомить с отцом Михаила Штительмана, автора замечательной книги «Повесть о детстве». Я бы назвал его нашим советским Шолом-Алейхемом. А что? Кто против? Никого.
И Фадеев улыбнулся, как бы приглашая всех вместе с ним хотя бы ненадолго сбросить груз забот. И неожиданно замолк.
– Сделаем всё, что сможем.
И, странное дело, старику стало чуть легче. Очень уж хотелось ему поверить».
«Молот», 1989, 6 мая.
|
Как же начинался писатель Михаил Штительман?
Он очень рано начал писать, а его отец всячески поощрял сына, поддерживал его занятия. Часто, уходя на работу, давал сыну задание – описать то или иное событие, много ему рассказывал. Поэтому и «Повесть о детстве» Михаил посвятил своему отцу.
В десять лет Миша написал первую в своей жизни заметку. Он с волнением ждал ответа из редакции одной из ростовских газет, не надеясь, конечно, что заметку опубликуют.
И вот пришел долгожданный день. С утра мальчишки устроили во дворе настоящий переполох:
– Миша, ты в газете!
Друзья автора кинулись покупать газету, притащили штук десять, и громогласно было прочитано в «Почтовом ящике» номера: «Юнкору Штительману. Не пойдёт. Пиши!»
Указание было принято к исполнению. Но с одним существенным дополнением: нечего ждать милостей от редакций, надо организовать свою газету. Хотя бы выходящую для жильцов дома на углу Пушкинской и Казанского (сейчас Газетный переулок).
А потом, уже в школе, Миша стал одним из организаторов литературного журнала «Всходы». На последней странице, там, где помещено оглавление, пером «рондо» старательно выведено: «Отв. редактор – М. Штительман». Печатался журнал на машинке, а заголовки рассказов и стихов писались от руки.
|
Будущий писатель, учась в школе, много и серьёзно работает над собой. Он становится активным корреспондентом газеты «Ленинские внучата», издававшейся для пионеров и школьников Северо-Кавказского края.
В номере от 25 декабря 1925 года фамилия Штительман встречается трижды. Во-первых, среди ребят, приславших правильные ответы на конкурсный ребус. Во-вторых, среди участников дискуссии, шедшей в газете на довольно «острую» тему: «Нужно ли вставать при входе учителя?» Миша категорически утверждал: «Вставать нужно. Это знак вежливости перед старшим товарищем - педагогом. Вставая, мы здороваемся с учителем».
Анархические замашки приятелей-школьников Миша не приемлет, и потому, в-третьих, в том же номере «Ленинских внучат» он выступает с резкой заметкой «Чья вина?» – о том, как двое мальчишек подрались, и младший из них скончался.
«Выходит, – писал потрясенный деткор, – что каждая мать должна беспокоиться за жизнь своего ребёнка, который учится в школе?.. Спрашивается, неужели для того, чтобы изжить хулиганство в школе, нужно возвращаться к старым жандармским способам?»
Так четырнадцатилетний мальчишка был озабочен проблемами жизни, окружающей его.
В конце двадцатых – начале тридцатых годов был в Ростове завод «Жест-Вестен». Он принадлежал советско-австрийской концессии. Здесь, на этом заводе, работал подносчиком девятнадцатилетний Миша Штительман.
Газета волновала Михаила, он стремился к профессиональной работе журналиста, и вскоре такая возможность представилась. Сначала – в заводской многотиражке, потом в газете города Туапсе, а через несколько лет – в ростовской молодёжной газете «Большевистская смена».
Первый сборник рассказов М. Штительмана «Сын родился» вышел в 1934 году в Азово-Черноморском книжном издательстве (Ростов-на-Дону). Вскоре в Москве была издана книга «Рассказы о друзьях». Молодой писатель входил в литературу уверенно и удачливо.
И всё-таки впереди была главная книга: «Повесть о детстве». Над ней Михаил Ефимович работал долго, понимая, что замысел – показать, как изменилась судьба и сознание простого мальчишки Сёмы Гольдина после революции – требует напряжения всех сил. Впервые она вышла в 1938 году в Ростовском книжном издательстве, была много раз переиздана и живёт до сих пор.
Откройте повесть, и вас гурьбой окружат её герои – и непохожие друг на друга, и в чём-то схожие, повеет воздухом маленького окраинного городишка дореволюционной России, которые назывались местечками… И оживут перед вами надежды и каждодневные заботы населявших та-кое местечко людей, их стремления, их заблуждения и предрассудки, и то новое, что с революцией вошло в их жизнь, круто изменило их судьбу.
Мальчик Сёма Гольдин со смешным прозвищем «Старый нос» — образ, несомненно, авто-биографический. В нем так много того, что было присуще Мише Штительману! Да и на то надо обратить внимание, что всех остальных и всё остальное в повести видим мы такими и таким, как оно запечатлевалось в больших, удивленных глазах Сёмы.
С первых страниц предстанет основная группа героев и персонажей. Каждому посвящена отдельная глава.
Вот два человека, которые пестовали детство Сёмы, – бабушка и дедушка.
«У дедушки всегда деловой вид, всегда он куда-то торопится. Прежде чем совершить сделку, дедушка с жаром рассказывает, что эта сделка может дать.
– Допустим, – говорит дедушка, – мадам Фейгельман согласится про¬дать свой дом с флигелем за пятьсот рублей. Как раз сейчас хочет купить дом без флигеля мосье Фиш... Мы продаём Фишу дом, а на комиссионные забираем флигель и сдаём его семье Ровес. Это даст нам...— дедушка щурит правый глаз, – пятьдесят – шестьдесят рублей в год!
Но потом выясняется, что мадам Фейгельман не продаёт своего дома, а думает лишь его продать, когда её сын Моська, которому сейчас год, достигнет совершеннолетия, а господин Фиш действительно хотел купить дом на те деньги, что он заработает при покупке партии леса у польского помещика, но так как помещик прогорел и лес не прибыл, то он, Фиш пока дом не покупает. Так рушится вся дедушкина постройка! Два дня бабушка распекает его за флигель, а на третий дедушка придумывает остроумную операцию с бязью и подсчитывает, что это дело может дать.
Все дни старик что-то ищет, что-то прикидывает, берёт на заметку... Отрывки разговоров, случайно услышанные слова, чьи-то намеки — всё это мысленно склеивает он, как клочки разорванного письма, и составляет очередной план. Нужду свою дедушка старательно прячет. Заняв до четверга рубль, он расплачивается в четверг. Правда, он пошел на новый заём, но это никого не касается. Одним словом, дедушка крутится!»
А бабушка? Вот затеяла она кормить желающих домашними обедами... «И пусть не подумают, что из-за денег. Просто бабушка делает одолжение. Не всё равно — готовить на двух или на пятерых? Она только докладывает к этому делу, но у неё такое сердце, что она просто не может отказать...»
У бабушки был чёткий план: Фрейда скажет Фейге, Фейга скажет Двойре, Двойра – Хиньке, Хинька – Риве. Если не сегодня, так завтра клиенты будут наверняка!.. А когда в первый же день дедушка позволил себе выразить сомнение: «Ой, Сарра, ты, кажется, берёшься не за своё дело!» – рассерженная бабушка напомнила мужу, что ему не следует бояться убыточности начатого дела, поскольку он ничего не вложил в это дело. Дедушка ещё пытался наступать, засвидетельствовать свою нелюбовь к пустым затеям... И вот тут-то и последовала решительная контратака: бабушка негодующе переспрашивает: «Это пустые затеи? А флигель покупать – не пустые?» – и, услышав о флигеле... дедушка сконфуженно умолкает.
Есть у Сёмы потешный и славный приятель. Зовут этого мальчика Пейся. Характер у него совсем не Сёмин: он может и смалодушничать, и угодничать, служа у богача Гозмана, который выгнал Сёму, не стерпев непокорного характера своего служащего и его острого ума. Однако это в характере Пейси поверхностное, легко слетающее, как шелуха. А сердце у Пейси доброе, притом он забавнейший и упоённый враль, неистощимый на выдумки и не теряющий присутствия духа, когда его пытаются уличить в явных несуразицах, которыми полны его истории. Сёма и Пейся то ссорятся, то мирятся, а под конец становятся настоящими друзьями.
Лишь в какой-то степени под стать бабушке и дедушке Сёмы «посредник», маклер Фраман. Но в нём заложено и нечто другое. Если старики Гольдины строят свои воздушные замки, рассчитывая лишь на удачу, никому не грозящую ни бедой, ни убытком, то Фрайман – натура паразитическая, извлекающая свой, хотя и небольшой доход из того, что по-среднику удаётся урвать из заработка «облагодетельствованных» им людей.
Сёма на несладком опыте услужения у господ Гозманов, Айзенблитов, Магазаников узнаёт, что такое дух эксплуатации, что тянут за собой жадные мечты о наживе. Эти господа хотели бы прибрать к рукам многое не только в местечке – и прибрали бы, если бы не революция.
Фрайман определил Сёму сначала на службу к мануфактуристу Магазанику, потом – к обувщику-«европейцу» Гозману. Он же устроил к Гозману и Пейсю... Побывав и «компаньоном» у водовоза Герша, Сёма в конце концов попадает на кожевенную фабрику Айзенблита.
Вот где люди помогли ему найти себя.
Дело в том, что на фабрике было много друзей Сёминого отца. Все здесь помнили Якова Гольдина...
Но сначала несколько слов о том, что же это за местечко, где происходили описанные в по-вести события.
Вот речка, на берегу которой оно стояло, «маленькая, смешная речка Чернушка». Сёме представлялось, как хорошо было бы, если б Чернушка впадала «в какой-нибудь порядочный оке-ан...» Сёма поплыл бы по речке и увидел корабли, настоящие города... Он понимал, что мечтать об этом глупо, что Чернушка никуда не впадает, а к середине лета и вовсе высыхает, но – «почему не помечтать – это ж ничего не стоит»...
По реке – и улицы. «Говорят, что в больших городах каждая улица имеет название: ну, до-пустим, Крещатик, или Садовая, или еще как-нибудь. В Сёмином городе улицы не имели никаких названий, и даже при желании заблудиться здесь было трудно. Во-первых, всего три улицы, во-вторых, что такое улица? Если в местечко въезжают дроги, так задние колёса стоят на тракте, а оглобли упираются в конец улицы. Вот и гуляй по таким проспектам!»
И вот в таком-то местечке уже копили силы, вызревали дельцы недюжинного масштаба...
В начале книги мы видели Гозмана всего-навсего злобным самодуром, издевающимся над «мальчишкой на побегушках», досадующим на то, что этот мальчишка сметлив и умён, а его собственный сын – полу¬кретин.
Во второй части мы узнаём, что представлял собою этот коммерсант и предприниматель. Он не выезжал из местечка, однако был известен не только в Киеве, но и в Варшаве. Нельзя было увидеть Гозмана гуляющим с ребёнком или сидящим на скамейке под тенистым де¬ревом. У него не было желаний, присущих обычным людям. Всё, что его интересовало, так или иначе связывалось с рублём. Он и в карты не играл, не прокучивал денег: Гозман «делал деньги – со злобой, с упорством, нанося увечья людям и не замечая их страданий...»
Так жило местечко своим микромирком, со своими стремлениями и философией. Одни неутомимо барахтались в трясине, веря и не веря в слепую, шалую удачу, в возможность выбраться когда-то на гребень жизни. Другие надеялись одолеть жизнь, подмять её под себя, стать господами жизни, на беде и горе других построить своё благополучие. А как изменить само течение жизни, как направить его по новому руслу, – знали совсем иные, не похожие на них люди.
Это – отец Сёмы, это – рабочий айзенблитовской фабрики Антон Дорошенко, это – в годы революции военный комиссар Трофим Березняк, это – матрос-балтиец Степан Тимофеевич Полянка и это – юные их помощники, набравшиеся жизненного опыта, «курьеры военного комиссара» Сёма и Пейся, а также Шера, девушка, которую полюбил Сёма.
Вторая часть книги отделена от первой недолгим сроком: Сёме исполняется всего лишь пятнадцать лет. Но эта часть охватывает огромные сдвиги в жизни местечка, которые возникают как отражение и как малое звено великих революционных событий в жизни всей страны.
Если в первой части преобладает людское, то здесь на первый план выходит человеческое.
И в первую очередь связано это со всеми сюжетными линиями, которые прочерчиваются в эпизодах, где либо присутствует, либо всё окрашивает собою образ отца Сёмы, мотив преемственности поколений. Вот где обретают полную силу произнесённые и подхваченные в главах первой части слова о том, что в Сёме есть «кусочек от его папы», вот где раскрывается подлинный пафос этих слов.
Обратим внимание на страницы, где описан приход отца, его возвращение из царской ссылки. Всмотримся в плачущие большие серые глаза человека с маузером, в фигуру его старой матери, опустившейся подле него на колени, вслушаемся в её вырывающийся, будто прямо из сердца, голос:
«– Ты приехал... Я не надеялась дожить до этого дня. Теперь я могу умереть. Единственный мой... Счастье моё... Ты совсем белый, – с тоской произнесла бабушка, – ни одного чёрного волоса! Где твоя молодость, сын? Где ты потерял её? – застонала она. Но вдруг, вспомнив что-то, бабушка вскочила и закричала: – Сёма, ты здесь? (Побледневший и испуганный, он стоял рядом.) О чём ты думаешь? Почему ты не двигаешься? Это ж твой папа! Твой папа!»
И вслед за этим – мужественно нежная сцена встречи отца с сыном. И волнующая сцена чудесного исцеления, как в библейской притче, старика, к которому возвратился сын.
А вскоре картина прощания Сёмы с отцом – прощания, казалось, на короткое время...
«Опустив руки, стоял Сёма на дороге, провожая глазами отца. Господи! Хотелось не стоять, а бежать за ним, бежать и бежать, целовать его белую голову, худые руки, вылинявшую куртку. Прощай, отец!.. Erо уже не было видно, а Сёма всё стоял, и прохожие с удивлением смотрели на него. Какая-то телега, громыхая, проехала мимо, черные брызги полетели вправо и влево, но Сёма не заметил их».
И вот – после милых страниц, отданных первой, детской любви Сёмы и Шеры, лирическим воспоминаниям бабушки и дедушки, с юмором написанным эпизодам, в которых участвуют Полянка, Пейся, после главки, где показано расставание с уходящими на один из фронтов гражданской войны Антоном, Моисеем, Полянкой, – командировка Сёмы в тот район, где он надеялся встретить отца, комиссара района, и на этот раз последнее, навсегда, прощание с отцом.
Прекрасно завершается книга. Концовка, как бы, не ставит точки. В подтексте она, эта концовка, несёт что-то, что даёт возможность угадывать наступающее стремительное возмужание юного героя повести.
Вышедшую книгу молодой автор, работавший тогда в редакции газеты «Молот», послал Михаилу Шолохову. И вот приходит письмо из станицы Вёшенской:
«Товарищ Штительман! Примите 1000 моих извинений. Только недавно прочитал. Книга тёплая, и я не раскаиваюсь, что чтение отложил на осень. Когда холодно, тёплое согревает. Привет!
Мих. Шолохов 23 ноября 1938 г.»
Из воспоминаний дочери Михаила Штительмана Ирэны Барановской:
«Сейчас меня поражает то, как много он успел в свои неполные 30 лет: повести, рассказы, очерки, пьесы…
Пьесу «Твой добрый друг» он писал вместе с Григорием Кацем. Как-то у меня сложились строчки:
|
Сохраним надолго
Мы, как талисман,
Книги их на полках –
Кац и Штительман…
В жизни были рядом,
На обложках книг,
В списке – для награды –
И… в последний миг!
В той военной дали,
Там, где смерть вокруг,
Они точно знали,
Кто «Твой лучший друг»…
Пьеса была поставлена весной 1941 г. в театре Ленинского комсомола режиссёром, его художественным руководителем Борисом Фателевичем, музыку к спектаклю написал Павел Гутин.
В сентябре 1939 г. «Правда» писала об открытии театрального сезона в Ростове. В репертуаре театра была уже пьеса Михаила Штительмана и Сергея Званцева «Мальчик из местечка» по «Повести о детстве».
По второй части повести пьесу вместе с отцом писал Яков Левин, который позже вспоминал: «Как соавтор он был свиреп, зол, желчен. Иначе говоря – взыскателен». И в то же время, как писал первый редактор московского издания «Повести о детстве» Юрий Лукин, он имел «удивительно нежную душу».
|
Ростовчанка Е. Г. Вишневецкая с 1938 года хранит фотографию, на которой снят Михаил Штительман, выступающий перед старшеклассниками ростовской школы № 37.
«Он рассказывал о том, как собирал материалы для своей «Повести о детстве», – вспоминает Евгения Григорьевна. – Ведь он учился в этой школе, многие учителя знали его… Говорил долго, интересно. Я сама, помню, слушала его с удовольствием. Держался просто. Насмешил всех рассказом о строгом школьном швейцаре Лисюке, который не пускал его в школу».
29 марта 1939 г. Михаила Штительмана приняли в Союз писателей СССР. Ему было 27 лет. В апреле 41-го года его избрали председателем правления Ростовского отделения Союза писателей. Работал он и ответственным секретарём газеты «Молот».
|
А в начале войны он ушёл на фронт ответственным секретарём армейской газеты «К победе» 19-й армии. Он мог не идти на фронт – у него была бронь. Но он пришел в Союз писателей и сказал: «Я иду на фронт. Кто со мной?»
Под Вязьмой, где располагалась редакция газеты «К победе», бок о бок с солдатами сражались поэты и прозаики – Михаил Штительман, Григорий Кац, Александр Бусыгин, Лев Перевозкин, Илья Котенко, Анатолий Софронов…
|
Помните, как позднее у Симонова? |
Самые молодые рвались туда, где свистели пули, на передний край, на линию огня. И ме-сто газеты «К победе» было именно здесь. Газетчик под пулями, на передовой, пишет о том, что видит, и снова – туда, где бой.
Газету любили. Её читали и перечитывали солдаты в затишье между боями, она вселяла ве-ру в победу, в правое дело. Публиковались в ней не только очерки, заметки, стихи, но и басни, фельетоны о врагах. Хлёсткое перо оказалось у самого штатского по характеру и внешнему виду, неутомимого чечёточника, очень остроумного в жизни ответсекретаря Миши Штительмана.
|
Михаил очень быстро овладел и автоматом, и пулемётом. Однако был искренне, но и радостно удивлён, когда ему сообщили, что за храбрость и мужество он представлен к награде – боевому ордену Красной Звезды.
В дни войны писатель активно участвовал во Всесоюзном литературном радиожурнале. Наряду с произведениями В. Гусева, И. Эренбурга, В. Катаева, Л. Кассиля, В. Лебедева-Кумача по радио передавались и «трогательные эскизы» М. Штительмана. «Литературная газета» от 17 сентября 1941 года сообщала: «Эскизы Штительмана ценны тем, что в них проступают черты нового героя, участника Отечественной войны…»
|
Его письма с фронта жене Евгении Борисовне и крохотной дочурке Рэне – это лирические художественные повествования. Вот небольшая цитата: «Мне ничего не надо, ничего не страшно, с открытыми глазами встречу любое испытание. Если ты хочешь знать о нас, читай «Молот», читай о коневцах, здесь дела хороши. Ими гордится страна, и нам приятно вносить в великое дело свою лепту, свой труд».
Всего четыре месяца пробыл на фронте Михаил Штительман со своими давними коллега-ми-друзьями – Гришей Кацем, Григорием Гридовым, Сашей Бусыгиным. И погиб, держа в руках автомат, отбиваясь до последней секунды от окружавших их соединение фашистов. Не случайно именно о нем позднее скажет Михаил Шолохов: «Он прожил честно жизнь и умер честной солдатской смертью».
Он был очень талантлив и мог бы многое сделать для русской литературы. К сожалению, Михаил Штительман так и не успел получить боевой орден, которым был награждён за мужество и отвагу.
Его рассказ «Скрипка великана» заканчивается фразой: «Песня не умолкнет никогда!» Не умолкает и песня, спетая в нашей литературе этим писателем-бойцом.
А «Повесть о детстве» была переиздана не раз и в Ростове, и в Москве, издана она и в Польше под своеобразным названием – «Вкус соли и перца». Её читают и в 21 веке. Она – старое, но верное оружие в нравственном воспитании современных читателей.
Список использованной литературы:
- 1. Лукин, Ю. Повесть о далёком детстве//Штительман М. Е. Повесть о детстве. – Москва: Дет. лит., 1974. – С. 3-8.
- 2. Штительман Михаил Ефимович //Дон литературный. Писатели России. – Ростов-на-Дону, 2006. – С. 494-495.
- 3. Барановская И. М. С. «Молотом» связано многое…// Молот. – 2002. –26 апр. – С. 11
- 4. Барановский М. Ни слова против совести // Комсомолец. – 1988. – 4 окт.
- 5. Немиров Ю. Михаил Штительман: судьба и книги // Молот. – 1989. – 6 мая
Фронтовой очерк М. Штительмана
«На посту»
Безмолвие, тишина, молчание. Робкий ветерок пронесся над верхушками сосен – зашумел лес, ворвались в ночь тревожные голоса птиц, шорохи ветвей, тихий шелест разбуженных листьев. Бледный свет далёкой звезды упал на просеку. Тень покачнувшейся ветки, белый пенёк – ни-кого нет. Один под высоким небом задумчиво шумит лес… Кажется, давно покинул человек эти места –пустынно, безмолвно вокруг.
Но вот донёсся неясный шорох, и властный голос останавливает пришельца:
– Стой! Пропуск!
Темно, но лес видит. Где эти глаза, проникающие сквозь тяжёлую чащу, где эти уши, ловящие далёкое шуршание листвы? Где этот страж? Может быть, за высокой сосной? За елью? За орешником? У дуба? Пусть подойдёт непрошеный к сосне – он здесь, этот страж. Пусть подойдёт незваный к берёзе – он здесь. Лес видит, лес слышит, лес бодрствует. Где этот страж? Он всюду.
Стоят в карауле бойцы. Их день – ночью. Незаметная тропка, сваленное деревцо – всё известно караулу, всё присмотрено, всё прицелено. Врагу не пройти, не прошмыгнуть, не проскочить, не пролезть. Блеснёт сталь штыка, ясный голос остановит пришельца:
– Стой! Пропуск!
Направо, налево, у дороги, из-за кустов, сверху и с боков, невидимые, но зоркие глаза. Они не пропустят. Они не выпустят. Неизвестно откуда рядом вырастает человек с ружьём.
Кто несёт эту службу, оберегая дорогу, оберегая каждую тропку, оберегая товарищей?
Подходим к первому:
– Фамилия? Откуда, товарищ?
– Бабояров Абдул. Узбекистан.
Подходим к другому:
– Фамилия? Откуда, товарищ?
– Койчубеев Джалдашал. Киргизия.
Подходим к третьему:
– Фамилия? Откуда, товарищ?
– Ширинов Акбар. Таджикистан.
– Кто стоит рядом?
– Адильбеков Азис. Азербайджан.
– Кто справа?
– Шалмасов Арам. Татария.
– Кто слева?
– Доля Фёдор. РСФСР.
– Кто впереди?
– Кураков Василий. Белоруссия.
– Кто у дороги?
– Яхин Зуфар. Башкирия. Багдасаров Николай. Армения.
– Где командир?
– Вот он. Хоменко Кондрат. Украина.
Тихо. Темно. Лес видит и слышит. Не пройти, не прошмыгнуть, не проскочить. На часах – вся страна.
(Газета «К победе», 27 августа 1941 года).
Емельянова Ирина Николаевна,
ведущий библиотекарь
ГБУК РО «Ростовская областная детская библиотека имени В.М. Величкиной»