«Среди людей нужно сознавать свое достоинство»

Во всех биографиях Чехова, даже самых кратких, приводится одна важная цитата из его письма А.С. Суворину от 7 января 1889 года:

«Необходимо чувство личной свободы, а это чувство стало разгораться во мне только недавно. Раньше его у меня не было... Напишите-ка рассказ о том, как молодой человек, сын крепостного, бывший лавочник, певчий, гимназист и студент, воспитанный на чинопочитании, целовании поповских рук, поклонения чужим мыслям, благодаривший за каждый кусок хлеба, много раз сеченный, ходивший по урокам без калош, дравшийся, мучивший животных, любивший обедать у богатых родственников, лицемеривший и богу и людям без всякой надобности, только из сознания своего ничтожества, - напишите, как этот молодой человек выдавливает из себя по каплям раба и как он, проснувшись в одно прекрасное утро, чувствует, что в его жилах течет уже не рабская кровь, а настоящая человеческая...»

В детстве, юности и еще «недавно» было другое... Было знакомство с разного рода обманом - намеренным или вынужденным, сопровождающим всякую копеечную бакалейную торговлю. Были мечты о богатстве, непростительные «фортели», неуместные шутки.

Но одно из главных свойств характера Чехова было в том, что ни один урок не проходил для него даром.

А.П.Чехов на семейной фотографии в 1874 году. Фотография с сайта philolog.petrsu.ru

Талант - со стороны отца, душа - со стороны матери. Так объяснял свою судьбу Антон Чехов и лучшего объяснения дать, вероятно, невозможно. Невозможно сказать, какое наследственное эхо отгрянуло в Чехове, почему на долю этого мальчика, торговавшего в отцовской лавке мылом, вином и селедками, выпал столь редкостный, столь благородный дар.

Ранние его годы были суровыми, и они не прошли бесследно.

У Эрнеста Хемингуэя как-то спросили: «А что вы считаете лучшей начальной школой для писателя?» «Несчастливое детство»,- ответил он.

Но, говоря о несчастливом чеховском детстве, нельзя упустить из виду одно важное обстоятельство: речь идет о Чехове, большом человеке и большом писателе. Чехов жил небывало напряженной внутренней жизнью.

У Чехова каждый год менялось лицо. Давайте проследим на ряде фотографий, как внутренняя работа накладывала отпечаток на его внешний облик

С шестнадцати лет Антон сам строил свою жизнь, за все отвечал в ней. И научился не искать сочувствия. Надо сказать, что годы с 1876 по 1879-й - загадка для его биографов. Заканчивая гимназию, должен был помогать семье, бежавшую от долгов из Таганрога в Москву. По поручению родителей распродавал мебель: комод, стенные часы - и деньги высылал им. Зарабатывал репетиторством, значит, и сам не имел права плохо учиться. Известно, что как раз тогда он и начал с увлечением писать. Воодушевленный посещением таганрогского театра (соученик по гимназии Яковлев, сын актера, познакомил его и с закулисным миром), написал пьесу «Безотцовщина» и водевиль «Недаром курица пела». Послал в Москву старшему брату, уже сотрудничавшему в журналах, и получил уничтожающий отзыв. Больше успеха имел среди друзей и родственников рукописный журнал «Заика», к сожалению не сохранившийся - со сценками, карикатурами, анекдотами из таганрогского быта.

Но важнее этих первых литературных проб тот душевный опыт, какой, по-видимому, приобрел Чехов между своими шестнадцатью и девятнадцатью годами. Подумайте только, какое непереносимое унижение - жить «из милости»» в еще недавно своем доме!

За «стол и угол» Чехов подрядился готовить в юнкерское училище племянника Селиванова Петю. Ходить обедать к богатым родственникам - то к И.И.Лободе, то к дяде Митрофану Егоровичу...Благодарить за каждый кусок хлеба, кланяться, просить - и это при молодой-то гордости!

Но именно в это время он пишет своему младшему брату Мише: «Не нравится мне одно: зачем ты величаешь особу свою «ничтожным и незаметным братишкой». Ничтожество свое сознаешь? Не всем, брат, Мишам надо быть одинаковыми. Ничтожество свое сознавай, знаешь где? Перед Богом, пожалуй, пред умом, красотой, природой, но не перед людьми. Среди людей нужно сознавать свое достоинство. Ведь ты не мошенник, честный человек? Ну и уважай в себе честного малого и знай, что честный человек не ничтожность».

Всю эту тираду вызвала подпись Миши под письмом: «Братишка твой, ничтожный и незаметный».

Будучи студентом 2-го курса, Чехов повздорил с братом Александром. Тот оскорбил его, и Антон ответил ему резким письмом, говорящем о чувстве достоинства «много раз сеченного» молодого человека:

«Александр! Я, Антон Чехов, пишу это письмо, находясь в трезвом виде, обладая полным сознанием и хладнокровием... Если я не позволяю матери, сестре и женщине сказать мне лишнее слово, то пьяному извозчику не позволю оное и подавно. Будь ты хоть 100000 раз любимый человек, я, по принципу и почему только хочешь, не вынесу от тебя оскорбления... Слово «брат»...я готов выбросить из своего лексикона во всякую пору, не потому что я не имею сердца, а потому что на этом свете на все нужно быть готовым. Не боюсь ничего, и родным братьям то же самое советую».

Это было первое письмо из тех, которые напишет на эти темы братьям Чехов, - о человеческом достоинстве, воспитанности и самовоспитании, об отвратительности лжи, о сострадательности и мужестве.

Да, в отношениях с братьями у Чехова - замечательная метаморфоза... Лежали вчетвером поперек широкой перины, Александр и Николай были старшими, он - младшим, и вдруг он их перерос. Для Александра стал потом первой жизненной помощью и наставником, для Николая - просто нянькой.

Младшему брату Михаилу писал в Москву: « Хорошо делаешь, если читаешь книги.

Привыкай читать. Со временем ты эту привычку оценишь...Прочти ты следующие книги: «Дон-Кихот» (полный, в 7 или 8 частях)...Сервантеса, которого ставят чуть ли не на одну доску с Шекспиром. Советую братьям прочесть, если они еще не читали, «Дон-Кихот и Гамлет» Тургенева. Ты, брате, не поймешь. Если желаешь прочесть нескучное путешествие, прочти «Фрегат »Паллада» « Гончарова.

И.А.Бунин писал о фотографии 19-летнего Антона: «В 79 году по окончании гимназии: волосы на прямой ряд, длинная верхняя губа... »

Летом 1879 года Чехов успешно закончил гимназию. Получив стипендию для учебы от таганрогского городского управления (25 рублей ежемесячно, поступала неаккуратно), поступил на медицинский факультет Московского университета.

В сентябре он приступил к занятиям. В университете он слушал таких выдающихся ученых, как Г.А.Захарьин, Н.В.Склифосовский, Ф.Ф.Эрисман. Ходил Чехов и на другие факультеты. Большое впечатление на него произвели лекции профессора В.О Ключевского. Возможно, под их влиянием он задумал исторический труд «Врачебное дело в России».

Студенческая университетская среда оставила мало следов в сознании Чехова. Ни с кем он особенно не сблизился; им тоже интересовались мало.

«В университете я начал работать в журналах с первого курса, - рассказывал Чехов А.С.Лазареву-Грузинскому, - пока я учился, я успел напечатать сотни рассказов под псевдонимом «А.Чехонте», который, как видите, очень похож на мою фамилию. И решительно никто из моих товарищей по университету не знал, что «А.Чехонте» - я, никто из них этим не интересовался. Знали, что пишу где-то, что-то, и баста. До моих писаний никому не было дела»

Как добавляет автор воспоминаний, из университетских товарищей Чехова впоследствии никто не мог рассказать ничего, «кроме того, что Чехов ходил на лекции аккуратно и садился где-то «близ окошка». Ни одного значительного факта из университетской жизни Чехова не находится. И вряд ли вокруг Чехова «был свой, довольно многочисленный медицинский кружок» Среда у Чехова-студента была явно другая - и достаточно рано.

Уже на первом курсе он стал печататься, и до летних каникул опубликовал семь вещей, не менее десятка редакциями было отвергнуто. В следующие несколько лет его продуктивность систематически растет, удивительно совмещаясь с учебой на таком трудоемком факультете. Удивительного, впрочем, мало - секрет был прост: постоянная напряженная работа, дневная и ночная, от которой он дергался по ночам в нервных судорогах и временами так худел, что его едва узнавали знакомые. Даже на лето в первые два года он из Москвы не выезжал.

А.П.Чехов в 1882 году. Фотография с сайта chehov-lit.ru

И.А.Бунин о фотографиях этого времени: «мордастый, независимый»

Эти годы, заполненные трудом, были годами размышлений, годами формирования личности.

Все, кто писали об Антоне Павловиче, отмечали его деликатность, скромность, но мало кто подметил и осознал, что часто здесь наряду с его природными качествами сказывалось то, что он сам называл «дрессировкой».

«Дрессировать», воспитывать себя, предъявлять к себе почти непосильные моральные требования и строго следить за тем, чтобы они были выполнены, - здесь основное содержание его жизни, и эту роль он любил больше всего- роль собственного своего воспитателя. Только этим путем он и добыл нравственную свою красоту - путем упорного труда над собою. До нас случайно дошло его собственное признание в том, что одну из лучших черт своей личности он воспитал в себе сам. Когда его жена написала ему, что у него уступчивый, мягкий характер, он ответил ей (в письме 1903 года):

«Должен сказать тебе, что от природы характер у меня резкий, я вспыльчив и проч. и проч., но я привык сдерживать себя, ибо распускать себя порядочному человеку не подобает. В прежнее время я выделывал черт знает что»

«Я, каюсь, слишком нервен с семьей. Я вообще нервен. Груб часто, несправедлив»,- признавался он брату в юности.

Тем-то и поучительна биография Чехова, что этот сильный, волевой человек, смолоду, по его словам выделывавший «черт знает что», мог подавить свою вспыльчивость, выбросить из души все мелочное и пошлое и выработать в себе такую деликатность и мягкость, какими не обладал ни один из писателей его поколения.

Воспитывал он себя всю жизнь, но особенно круто - в восьмидесятых годах. И знаменательно, что именно в этот период в его переписке начинают все чаще встречаться слова: «невоспитанность», «воспитание», «воспитанные люди», «воспитывать».

В устах Чехова эти слова имели в то время особенный смысл. Воспитанным называл он того, кто, подобно ему, долгими усилиями воли сам вырабатывал в себе благородство. В этом самовоспитании, в этой победе человека над своими инстинктами он видел отнюдь не самоцельную психогимнастику, а долг каждого человека перед всеми другими людьми, так как общее благо, по его убеждению, в значительной мере зависит от благородства людей.

Принято считать, что чувство собственного достоинства есть чувство природное и приобрести его путем воспитания нельзя. А Чехов приобрел его именно этим путем. Уже к середине восьмидесятых годов Чехов окончательно выдавил из себя последние «капли раба», и его уважение к себе стало заметнейшей чертой его личности.

К смирению и кротости он был совершенно не склонен. В том-то и заключалось редкое своеобразие его гармонического духовного облика, что, воспитав в себе беспредельную снисходительность к людям, он никогда не доводил ее до подобострастия, самоуничижения и кроткой уступчивости. Ибо чувство человеческого достоинства, добытое им с таким трудом, всегда было регулятором его поведения.

Каких только надо не было в том нравственном кодексе, которому он подчинил свою жизнь! Одна из его ранних анонимных статей заключает в себе требование «искренно радоваться всякому чужому успеху, так как всякий, даже маленький, успех есть уже шаг к счастью и правде»

И вся его биография свидетельствует, что он ни разу не уклонился от этого почти неисполнимого: действительно приучил себя радоваться всякому чужому успеху. И вот два замечательных надо, которые он тотчас же после своей сахалинской поездки предъявил к себе с особенной требовательностью: «Работать надо, а все остальное к черту. Главное - надо быть справедливым, а остальное все приложится».

В 1884 году он закончил медицинский факультет Московского университета. Получил степень лекаря и звание уездного врача. В архивах университета сохранились экзаменационные ведомости, свидетельствующие о том, что Чехов учился успешно: за пять лет обучения было всего две тройки, пятерок в ведомостях гораздо больше, чем четверок.

Напечатано более 300 рассказов, юморесок и фельетонов

И было бы, конечно странно, если бы, воспитывая себя, этот человек не пытался перевоспитать и других. Воспитывать всех окружающих было его излюбленным делом, причем он с удивительным простосердечием верил в педагогическую силу наставлений и проповедей, или, как он выражался, «нотаций»

Это началось еще тогда, когда он был Антоша Чехонте. «В нашей семье, вспоминает его брат Михаил,- появились вдруг неизвестные мне дотоле резкие, отрывочные замечания: «Это неправда», «Нужно быть справедливым», «Не надо лгать» и так далее.

Характерно, что «нотации» почти всегда чередовались у него с безоглядными шутками, так что ничего постного, унылого, вегетарианского, ханжеского не было в этом упорном наставничестве. Его письма к брату Александру, если в них не говорится о делах, в огромном своем большинстве слагаются из двух элементов, казалось бы, невозможных ни в какой педагогике: из самых забубенных острот и самых суровых моральных сентенций. Узнав, например, что Александр увлекается южными яствами, Чехов настойчиво убеждает его:

«Не ешь, брат, этой дряни! Ведь это нечисть, нечистоплотство... По крайней мере, Мосевну (дочь Александра) не корми чем попало... Воспитай в ней хоть желудочную эстетику. Кстати, об эстетике. Извини, голубчик, но будь родителем не на словах только. Вразумляй примером... На ребенка прежде всего действует внешность, а вами чертовски унижена бедная внешняя форма... Кстати, о другого рода опрятности. Не бранись вслух. Ты и Катьку (кухарку) извратишь, и барабанную перепонку у Мосевны запачкаешь своими словесами».

Возможно, что эта и ей подобные проповеди хоть в малой степени обуздали беспутного «Сашечку», но Николай совершенно отбился от рук.

«Балалаечней нашего братца трудно найти кого другого, - печалился Чехов. - И что ужаснее всего - он неисправим... Николка...шалаберничает; гибнет хороший, сильный русский талант, гибнет ни за грош»

Чехов пытается спасти и его и пишет ему письмо за письмом, и среди этих писем есть одно, где Антон Павлович дает в развернутой форме весь кодекс своей антимещанской морали.

В 1886 году он обратился к гибнущему Николаю с этим суровым письмом, которое и теперь может служить как бы курсом практической этики для многих людей:

«Недостаток же у тебя только один, - говорится в письме. - Это - твоя крайняя невоспитанность...

Воспитанные люди, по моему мнению, должны удовлетворять следующим условиям:

1) Они уважают человеческую личность, а потому всегда снисходительны, мягки, вежливы, уступчивы... Они не бунтуют из-за молотка или пропавшей резинки; живя с кем-нибудь, они не делают из этого одолжения, а уходя, не говорят: с вами жить нельзя! Они прощают и шум, и холод, и пережаренное мясо, и остроты, и присутствие в их жилье посторонних...

2)Они сострадательны не к одним только нищим и кошкам. Они болеют душой и оттого, чего не увидишь простым глазом. Так, например, если Петр знает, что отец и мать седеют от тоски и ночей не спят благодаря тому, что они редко видят Петра (а если видят то пьяным), то он поспешит к ним и наплюет на водку...

3) Они уважают чужую собственность, а потому платят долги.

4) Они чистосердечны и боятся лжи, как огня. Не лгут они даже в пустяках. Ложь оскорбительна для слушателя и опошляет в его глазах говорящего. Они не рисуются, держат себя на улице так же, как дома, не пускают пыли в глаза меньшей братии... Они не болтливы и не лезут с откровенностями, когда их не спрашивают... Из уважения к чужим ушам они чаще молчат.

5) Они не уничижают себя с той целью, чтобы вызвать в другом сочувствие. Они не играют на струнах чужих душ, чтоб в ответ им вздыхали и нянчились с ними. Они не говорят: «Меня не понимают!» или: «Я разменялся на мелкую монету!..», потому что все это бьет на дешевый эффект, пошло, старо, фальшиво...

6) Они не суетны. Их не занимают такие фальшивые бриллианты, как знакомства с знаменитостями...

7) Если они имеют в себе талант, то уважают его. Они жертвуют для него покоем, женщинами, виной, суетой...

8) Они воспитывают в себе эстетику. Они не могут уснуть в одежде, видеть на стене щели с клопами, дышать дрянным воздухом, шагать по оплеванному полу... Им, особливо художникам, нужны свежесть, изящество, человечность...

И т.д. Таковы воспитанные...

Тут нужны беспрерывный дневной и ночной труд, вечное чтение, штудировка, воля...Тут дорог каждый час...»

В этом письме освещен, как прожектором, тот изумительный педагогический метод, при помощи которого Чехов воспитывал сам себя. В России было много писателей, жаждавших построить свою жизнь согласно велениям совести: и Гоголь, и Лев Толстой, и Некрасов, и Лесков, и мы восхищаемся их тяготением к «правильной», праведной жизни, но даже им этот нравственный подвиг был иногда не под силу, даже они порою изнемогали и падали. А с Чеховым этого, кажется, никогда не бывало: стоило ему предъявить к себе то или иное требование, которое диктовала ему совесть, и он выполнял его.

Никто не заметил, как он стал знаменит. В двадцать шесть лет к нему пришла известность. Один за другим выходят сборники его рассказов.

1886 год - важная веха в жизни и творчестве Антона Павловича «Седьмая заповедь» Чехова в наставлении брату-художнику («Если они имеют в себе талант, то уважают его») навеяна словами Д.В.Григоровича, обращенными незадолго до того к самому Чехову: «...Вы, я уверен, - писал Григорович, - призваны к тому, чтобы написать несколько превосходных, истинно художественных произведений. Вы совершите великий нравственный грех, если не оправдаете таких ожиданий. Для этого вот что нужно: уважение к таланту, который дается редко. Бросьте срочную работу...» Чехов воспринял это письмо как благую весть: «...Я как в чаду. Нет у меня сил судить, заслужена мною эта высокая награда или нет... Повторяю только, что она меня поразила.

Если у меня есть дар, который следует уважать, то, каюсь перед чистотою вашего сердца, я доселе не уважал его. Я чувствовал, что он у меня есть, но привык считать его ничтожным...

Доселе относился к своей литературной работе крайне легкомысленно, небрежно, зря. Не помню я ни одного своего рассказа, над которым я работал бы более суток... Вся надежда на будущее. Мне еще только 26 лет. Может быть, успею что-нибудь сделать...» В это время происходит постепенное, трудное освобождение от Антоши Чехонте, с его темами и приемами.

Эта эволюция совершается плавно: Чехов как будто накладывает мягкую, но строгую руку на шутовское лицо Антоши Чехонте:

«Не гримасничай, не кривляйся.» И под плавным давлением этой ладони лицо становится все серьезнее, чтобы стать, наконец, бесконечно грустным.

Вырастая, как мастер, все дальше отходя от банальных приемов и грубых шуточек Чехонте, Чехов мало-помалу притупляет острие своей насмешки. Больше того: сохраняя некоторые приемы комического стиля, он их заполняет (особенно в пьесах) некомическим содержанием. Из юмориста Чехов становится лириком, продолжая работать на том же бытовом материале.

В этом году писатель оставил свой псевдоним «Антоша Чехонте» и стал подписывать свои произведения «А.Чехов» Таким образом, Чехов осознал особую нить

духовной культуры: личную ответственность людей культуры за сохранность талантов.

В 1886 году состоялся его дебют в «Новом времени» - рассказ «Панихида». Подписан именем Ан. Чехов.

А.П.Чехов в 1888 году. Фотография с сайта www.wikiwand.com

В фотографиях этого периода Бунин И.А.отмечал: «красивость, смелость умного живого взгляда, но усы в стрелку»

В двадцать восемь лет к нему пожаловало признание. «Степь» расхвалили Гаршин и Салтыков-Щедрин. Молодому автору была присуждена Пушкинская премия.

Как отнесся Чехов к внезапно раскатившейся своей славе?

Дюковскому: «Пишу Вам, чтобы у Вас было одним автографом великого писателя больше... Через 10-20 лет это письмо Вы можете продать за 500-1000 рублей. Завидую Вам»

Александру Чехову: «За наречение сына твоего Антоном посылаю тебе презрительную улыбку. Какая смелость! Ты бы еще назвал его Шекспиром! Ведь на этом свете есть только два Антона: я и Рубинштейн. Других я не признаю».

Милые чеховские шутки... А если говорить серьезно, то упоение известностью он пережил быстро и бесследно, как детскую болезнь. Сначала ему нравилось, что о нем заговорили в газетах, с иронической гордостью замечал, что в буфете на него тычут пальцами, малознакомые люди стараются услужить и угощают бутербродами. Но то, на что другому потребны были годы и десятилетия, Чехов исчерпал в несколько месяцев. Упоение славой он изжил за год-полтора. Говорил, что Толстой занимает, по его мнению, первое место в русском искусстве, Чайковский - второе, он же, Чехов, знаменитость №877.

Совершенствуясь в мастерстве, Чехов одновременно меняет и внутреннее отношение к своим персонажам. Сперва он их показывает как пошляков, потом , как чудаков, потом как обыкновенных людей, потом жалеет, потом начинает в них находить достоинства и кончает великою к ним любовью.

Там, где Гоголь увидел «свиные рыла», Чехов нашел усталые, больные, грустные человеческие лица. Тех, кого Гоголь проклял, Чехов приласкал.

По мнению М.П.Чехова, годы 1888-1889 были какими-то необыкновенными по душевному подъему Антона Павловича: «Он всегда был весел, шутил много и без устали работал, не мог обходиться без людей».

К тридцати годам, казалось бы, так много завоевав и достигнув, Чехов чувствовал себя невесело.

В 1889 году 17 июня умер брат Николай. Александр писал отцу: «На душе скверно и слезы душат. Ревут все. Не плачет один Антон, а это - скверно». Умер самый близкий Чехову человек.

Молодость кончалась. Многие писатели, кому посчастливилось этот рубеж перешагнуть, запечатлели его в своих героях. У Чехова никогда не было возрастного параллелизма творчества и жизни - и в ранней молодости он описывал стариков, безнадежно больных, одиноких и неудачников. Трагические размышления этих месяцев вылились в рассказе, где о смерти думает человек более чем вдвое старше автора, оканчивающий жизнь знаменитый ученый. Семидесятипятилетний Томас Манн удивлялся, как «Скучную историю» мог написать человек, которому не исполнилось даже 30-ти лет. Современные критики были поражены глубиной, блеском и зрелостью рассуждений ее героя. После этой повести молодым беллетристом ее автора уже не называли.

Менялось творчество, менялась внешность, другим стал процесс работы, писания. Началось это еще года два с половиной назад, когда Чехов «три недели выжимал ... из себя святочный рассказ для «Нового времени», пять раз начинал, столько же раз зачеркивал, плевал, рвал, метал, бранился... Так мучился, что и тысячи целковых гонорара мало». И мемуаристы уже вспоминают не то, как он писал рассказ без помарок, а как несколько дней на его столе лежала одна и та же страница рукописи. Писание «залпом» стало неправдоподобным прошлым. Начинало мешать и многолюдье.

В сущности Чехов никогда не писал быстро, хотя о легкости его пера среди «осколочной» молодежи ходили легенды. Правды в этих легендах не было, ведь основой чеховского творчества была память, память, где годами копились впечатления и образы облекались в слова. Но Чехов, бывало, и сам подливал масла в огонь, сообщая, например, старшему брату - да и не ему одному - что пьеса «Иванов» была написана нечаянно: «Лег спать, надумал тему и написал. Потрачено на нее 2 недели или, вернее, 10 дней, так как были в двух неделях дни, когда я не работал или писал другое». И это, если понимать писательство как написание рукописи, было бы чистейшей правдой: когда Чехову было что писать, он, сверяясь с записными книжками, писал быстро. В действительности же все его серьезные литературные замыслы уходят в такие глубины жизни и памяти, куда заглянуть удается далеко не всегда.

А в словаре либеральной критики замелькали словечки «безвременье» и «больное время», началось «размножение слизняков и мокриц», появилась ненавистная Чехову «вялая, апатичная, лениво философствующая, холодная интеллигенция...которая брюзжит и охотно отрицает все, так как для ленивого мозга легче отрицать, чем утверждать». О декадентах и новом направлении в литературе Антон Павлович отзывался так: «Никаких декадентов нет и не было. Откуда вы их взяли?.. Во Франции - Мопассан, а у нас - стали писать маленькие рассказы, вот и все новое направление в литературе. А насчет декадентов - так это их «Зритель» в «Новом времени» так выругал, они и обрадовались. Жулики они, а не декаденты! Гнилым товаром торгуют...Русский мужик никогда не был религиозным, а черта он давным-давно в баню под полок упрятал. Это все они нарочно придумали, чтобы публику морочить. Вы им не верьте. И ноги у них вовсе не «бледные», а такие же как у всех, - волосатые».

В разговоре с И.А.Буниным он выразился еще более определеннее: «Какие они декаденты, они здоровеннейшие мужики! Их бы в арестантские роты отдать...»

А.П.Чехов в 1890 году. Фотография с сайта chehov-lit.ru

В самый разгар своих беллетристических и театральных успехов Чехов уехал на Сахалин. Даже родственникам казалось, что «собрался он на Дальний Восток как-то вдруг, неожиданно».

В самом деле, зачем?.. Тридцать лет, и только-только стал жить сносно, слава растет, все хотят печатать...

Антон Павлович отшучивался и всем объяснял по-разному.

«Я еду не для наблюдений и не для впечатлений, а просто для того только, чтобы пожить полгода не так, как я жил до сих пор»

«Я хочу написать хоть 100-200 страниц и этим немножко заплатить своей медицине». Но он уже давно считал, что в его жизни образовался некоторый застой и «надо подсыпать под себя пороху», как он писал Суворину весной 1889 года. А меньше чем через год дал важное разъяснение: «Поездка - это непрерывный полугодовой труд, физический и умственный, а для меня это необходимо, так как я хохол и стал уже лениться. Надо себя «дрессировать».

Жизнь временно перестала требовать решения постоянных задач на грани возможностей, вроде писания ста рассказов в год, - и такую задачу он себе ставит сам. Путешествие было сопряжено с огромными трудностями: нужно было проделать путь через всю Сибирь, в том числе четыре тысячи верст на лошадях.

Коллеги Чехова говорили, что, не будь он писателем, он стал бы хорошим врачом. Если вспомнить, сколько и с какой страстью он ездил, что на карте его маршрутов можно отметить Украину, Азовское море, Кавказ, Сибирь, Амур, Сахалин, Тихий океан, Гонконг, Сингапур, Цейлон, Индийский океан, Суэц, Константинополь, Вену, Париж, Флоренцию, Рим ( и все это с плохим здоровьем и минимальными средствами), если вспомнить, как бесконечно восторгался он с молодых лет жизнью таких людей, как Ливингстон, Миклухо-Маклай и Пржевальский, если вспомнить его неосуществленные планы поездок в Африку и Арктику, то можно сказать: в нем жила еще одна душа - путешественника. На Сахалине Чехов за три месяца единолично сделал перепись всего населения острова, заполнив более 10000 карточек; он беседовал буквально с каждым, в доме или камере тюрьмы. Несмотря на запрет встречаться с политическими ссыльными, Чехов говорил и с ними. Это были в основном народовольцы и члены польской социально-революционной партии (всего около 40 человек).

Современники не понимали, зачем Чехов ездил на Сахалин, зачем не имея официального поручения, единолично провел эту перепись, заполнив без видимой цели тысячи статистических карт. Рассказ об этой громадной работе в книге «Остров Сахалин» занимает едва ли более десяти строк, но без нее не было бы книги: метод аналитической статистики, строго научный, исключающий субъективизм и случайность, имел прямое отношение к творческому методу.

Статистика - сахалинская перепись, и та медицинская статистика, которой Чехов изо дня в день и из года в год занимался как врач, - была привычным способом освоения и систематического накопления материала, предшествовавшего его творчеству и оформлявшегося в нем. Трудно назвать писателя, который обладал бы столь полноценным знанием жизни и работал в столь непрерывном контакте с живым материалом, как Чехов; трудно сказать, был ли такой писатель вообще - возможно, речь идет о явлении небывалом, совершенно исключительном, требующим иного подхода, иного способа исследования и анализа.

Было собрано огромное количество документального материала о труде, быте, сахалинских каторжников, и местных жителей, о тюремных начальниках и чиновничьем произволе.

Чехов посещал тюрьмы, подробно изучал их техническое и санитарное состояние, встречался и беседовал со множеством людей. После возвращения с Сахалина Чехов систематизировал свои записи и написал книгу « Остров Сахалин». Это произведение вызвало огромный резонанс в России. На Сахалин обратили внимание официальные лица. Министерство юстиции и Главное тюремное управление командировали на Сахалин своих представителей. Сахалинский врач Н.С.Лобас отмечал: «С легкой руки Чехова Сахалин стали посещать как русские, так и иностранные исследователи» Поездка на «каторжный остров» оказалась важной для всего последующего творчества Чехова, которое, по его собственному выражению, «все просахалинено».

Владимир Лакшин высказывает интересное мнение о поездке А.П.Чехова на Сахалин: « ...У каждого русского писателя был свой подвиг, своя вершина жизни и свое страдание. У Пушкина - ссылка и дуэль. У Достоевского - Семеновский плац с ожиданием казни и каторга. У Толстого - четвертый бастион в Севастопольскую блокаду... Чехов рисковал остаться писателем без яркой судьбы, жизнь его текла ровно. И он сам создал в ней подвиг - одинокую, подвижническую поездку на остров-тюрьму».

«Как Вы были не правы, когда советовали мне не ехать на Сахалин! - писал он Суворину вскоре после возвращения. - У меня ... чертова пропасть планов..., какой кислятиной был бы я теперь, если бы сидел дома... Не то я возмужал от поездки, не то с ума сошел - черт меня знает».

И позднее: «Хорош Божий свет. Одно только нехорошо: мы. Как мало в нас справедливости и смирения, как дурно понимаем мы патриотизм! Пьяный, истасканный забулдыга-муж любит свою жену и детей, но что толку от этой любви? Мы, говорят в газетах, любим нашу великую родину, но в чем выражается эта любовь? Вместо знаний - нахальство и самомнение паче меры, вместо труда - лень и свинство, справедливости нет, понятие чести не идет дальше «чести мундира»... Работать надо, а все остальное к черту». С таким настроением вернулся Чехов в конце 1890 года в Москву, в уютный зеленый дом на Малой Дмитровке, где сестра Маша сняла к его приезду новую квартиру.

В феврале 1891 года собрал и отправил на Сахалин книги, школьные программы ( 7 ящиков книг -2200 экз.)

1892 год начался для Чехова деятельностью, далекой от его литературных занятий. В январе выехал в Нижегородскую губернию по делам помощи голодающим, затем в Воронеж по тем же самым делам.

Бунин И.А., глядя на фотографии этого времени, говорил: «Типичный земский доктор»

4 марта 1892 года Чехов впервые приехал в свою новую усадьбу Мелихово.

С самого начала Чехов много работает как врач. «С первых же дней, как мы поселились в Мелихове, - вспоминал Михаил Павлович, все кругом узнали, что Антон Павлович - врач. Приходили, привозили больных в телегах и далеко увозили самого писателя к больным. С самого раннего утра перед его домом уже стояли бабы и дети и ждали от него врачебной помощи. Он выходил, выстукивал, выслушивал» В этом году в центральных губерниях России началась эпидемия холеры. Чехов предложил свои услуги, которыми незамедлительно воспользовались: в Мелихове открыли врачебный пункт, с участком из 26 селений.

«Я теперь разъезжаю по деревням и фабрикам и собираю материал для санитарного съезда»,- писал он Лейкину. На литературу времени оставалось мало.

21 октября 1895 года Чехов сообщал Суворину: «Пишу пьесу... Пишу ее не без удовольствия, хотя страшно вру против условий сцены». Это была «Чайка» С нее

началась «большая» драматургия Чехова.

А.П.Чехов на ступенях мелиховского флигеля с собакой Хиной в 1897 году. Фотография с сайта chehov-lit.ru

Из Мелихова, Чехов уехал в Петербург, боясь за свою пьесу, и все же надеясь на успех.

«Моя «Чайка» идет 17 октября. Комиссаржевская играет изумительно» Пьеса действительно была необычна для тогдашней сцены.В чем же состояло открытие Чехова-драматурга? Прежде всего в том, что он лишил действие привычного внешнего драматизма событий и ввёл необычный приём так называемого подтекста - глубинного , внутреннего драматизма.

"Пусть на сцене все будет так же просто и так же вместе с тем сложно, как в жизни: люди обедают, только обедают, а в это время слагается их счастье и разбиваются их жизни", - говорил Чехов, выводя формулу новой драмы. В его пьесах было схвачено естественное течение будничной жизни, как будто начисто лишенное ярких событий, сильных характеров, острых конфликтов. Мировая драматургия ХХ века теперь непредставима без художественных открытий Чехова.

А тогда пьесу ожидал провал. На спектакле шикали и шумели. И сюда же, в Мелихово, он вернулся успокоиться и забыться за работой.

«17 октября не имела успеха не пьеса, а моя личность... Я не могу забыть того, что было, как не мог бы забыть, если бы, например, меня ударили».

Вернулся, и на флагштоке у флигеля снова затрепетал флажок. Это значило: доктор Чехов дома и принимает больных.

В округе он был известен не только как лекарь, но и как земский деятель, школьный попечитель. В Новоселках, Талеже, Мелихове за какие-нибудь пять лет с его участием были построены три школы, считавшиеся в Московской губернии образцовыми. Он давал на них деньги, входил в подробности строительства, погружался в разговоры о кровле и тесе. И, как умел, помогал сельским учителям, таким, как Медведенко в «Чайке» или героиня рассказа «На подводе»

«Хорошо, если бы каждый из нас оставлял после себя школу, колодезь или что-нибудь вроде, чтобы жизнь не проходила и не уходила в вечность бесследно» (записная книжка Чехова)

Зачем? Зачем столь далекое от творчества дело, как строительство школ, и такие расходы, в сущности, непосильные, и столько хлопот в этой жизни, где было так мало покоя?

«Желание служить общему благу должно непременно быть потребностью души, условием личного счастья; если же оно проистекает не отсюда, а из теоретических или иных соображений, то оно не то».

Вот это и есть расчет Чехова: личное счастье. Не чины, не награды, не звания, а личное счастье, которое, как сказано в одном из поздних писем, было не в этом, а это. В 1897 году Чехов собирается отметить пятилетие «мелиховского сидения». Но тут с ним стряслась беда. Во время поездки в Москву за обедом с Сувориным в «Эрмитаже», внезапно хлынула горлом кровь - его отвезли в клинику Остроумова.

А вернувшись в Мелихово, он должен был круто переменить образ жизни. Полеживал среди дня, объявил, что бросает медицинскую практику. Биографы Чехова недоумевают: почему столь квалифицированный врач так долго не мог разглядеть у себя чахотки, почему не лечился и т.п.

Если собрать все высказывания Чехова в письмах о своей болезни, то становится ясно, что о ней он знал, а все отговорки о «желудочном» кашле и отсутствии «совокупности признаков» - лишь для родственников и друзей.

Знал, но считать себя больным не хотел. «Лечение и заботы о своем физическом существовании внушают мне что-то близкое к отвращению. Лечиться я не буду» Как врачу ему было ясно, что лечебный режим туберкулезного больного исключает творческую работу - во всяком случае в тех формах непрестанного напряжения, как это было у него. Выбор делается вполне сознательный. И лечиться он начал только тогда, когда состояние стало катастрофическим.

Он просто молчал, не любил жаловаться. Конечно, всякому человеку свойственно надеяться. Но еще не хотелось Чехову огорчать близких. Жаловаться, плакаться было не по нему.

Бунин спросил однажды Евгению Яковлевну, плакал ли Чехов хоть раз в жизни? Она твердо ответила: «Никогда».

Осень и зиму он стал проводить в Ялте или Ницце.

В октябре 1898 8года Чехов узнает о смерти отца. Он пишет сестре: «...Грустная новость, совершенно неожиданная, опечалила и потрясла меня глубоко. Жаль отца, жаль всех вас... Мне кажется, что после смерти отца в Мелихове будет уже не то жилье, точно с дневником его прекратилось течение мелиховской жизни». И будто ушел хранитель дома. Мелиховская жизнь покатилась к концу.

«Выскочила главная шестерня из Мелиховского механизма,- писал Чехов, - и мне кажется, что для матери и сестры жизнь в Мелихове потеряла всякую прелесть». В ялтинский период написаны такие шедевры как «Дама с собачкой», «В овраге» «Три сестры», «Архиерей», «Вишневый сад».

Но столь плодотворные годы в целом не были счастливы. Чехов не любил Ялту - ее, как он говорил, «парфюмерную» природу, ее курортников и туристов, «рожи бездельников-богачей с жаждой грошовых приключений» Его тянуло в среднюю полосу России, в Москву. Но общее мнение врачей было твердым: ему надо жить на юге.

А.П.Чехов в 1899 году. Фотография с сайта chehov-lit.ru

Бунин И.А. «А потом: какое стало тонкое лицо!»

Устраиваться приходилось основательно. Чехов затеял постройку дома. В ноябре 1899 года дача наконец была готова. Она была красива и не так тесна, как сначала думал Чехов. Но у нее оказался один недостаток, для больного человека очень существенный: зимой в ней было холодно. И ему самому приходилось заниматься печами, тратил силы на бытовые хлопоты, тратил силы, которых было не так уж много, и время, которого оставалось меньше пяти лет.

Состоялось знакомство с приехавшим в Ялту М.Горьким. Встречались часто. Горький написал в то время Е.П.Пешковой: «Какой одинокий человек Чехов и как его плохо понимают. Около него всегда огромное количество поклонников и поклонниц, а на печати у него вырезано: «Одинокому везде пустыня», и это не рисовка».

А в апреле этого года М.Горький написал Чехову из Нижнего Новгорода: «...рад я, что встретился с Вами, страшно рад! Вы, кажется, первый свободный и ничему не поклоняющийся человек, которого я видел».

Но Чехов считал, что ялтинская обстановка не способствует, а мешает его писанию. «Я пишу, работаю, но, дуся моя, в Ялте нельзя работать, нельзя и нельзя». Было еще одно обстоятельство, которое заставляло ощущать Ялту как «тюрьму»- его роман с Ольгой Леонардовной Книппер, с которой он познакомился на репетициях «Чайки».

16 июня 1899 года Чехов написал ей письмо - первое из тех 433 писем и телеграмм, которые пошлет за следующие пять лет.

А.П.Чехов с женой О.Л. Книппер в 1901 году. Фотография с сайта abretelibro.com

Однако венчание произошло только в мае 1901 года. «Если ты дашь слово,- писал Чехов будущей жене накануне, что ни одна душа в Москве не будет знать о нашей свадьбе до тех пор, пока она не свершится, то я повенчаюсь с тобой хоть в день приезда. Ужасно почему-то боюсь венчания и поздравлений, и шампанского, которое нужно держать в руке и при этом неопределенно улыбаться».

Так и сделали: на церемонии присутствовали только необходимые свидетели. Мать и сестра Чехова были сильно обеспокоены его женитьбой, возможными переменами в своей сложившейся жизни. Чехов их успокаивал - это была одна из главных забот его дней. В день венчания он телеграфировал матери: «Все останется по-старому».

Действительно, не изменилось почти ничего - еще меньше, чем он предполагал и хотел. Книппер жила в Москве, играла в своем театре, Чехов - в Ялте, с матерью, изредка приезжала сестра. Жена была - семьи не было.

Чехов и его жена были людьми особенными, единственными в своем роде, они - люди редкой и прекрасной судьбы. Дело не только в их одаренности, в том месте, какое им обоим - ему и ей - суждено было занять в истории русского искусства; тут важна приверженность своему делу, определявшая и характеры этих людей, и образ их жизни: у Чехова - одиночество писательского труда, у Книппер - сцена, кулисы, спектакли и репетиции. «Я иногда сильно ненавижу театр, а иногда безумно люблю, - писала она Чехову.- Ведь он мне дал жизнь, дал много горя, дал много радости, дал тебя, сделал меня человеком».

И Чехов, конечно, хорошо видел эти различия, когда задолго до венчания в письме к своей будущей жене отклонял всякие объяснения и длинные разговоры - «с серьезными лицами, с серьезными последствиями... Если мы теперь не вместе, то виноваты в этом не я и не ты, а бес, вложивший в меня бацилл, а в тебя любовь к искусству». Когда-то Чехов мог написать короткий рассказ за день, большой - за неделю, пьесу - за десять дней. Теперь он работал мучительно.

Теперь он писал «по 6-7 строчек в день». И дело было не только в сильно ухудшившемся здоровье, но во внутреннем ощущении степени совершенства сделанного. В 1899-1902 годах вышло первое собрание сочинений Чехова.

А.П.Чехов в 1902 г. Фотография с сайта chehov-lit.ru

В 1901-1902 годах, когда Чехов томился на совей аутской даче, в местечке Гаспра, во дворце графини Паниной по совету врачей проводил зиму Лев Толстой.

Если погода была сносной и здоровье позволяло, Чехов нанимал экипаж и через какие-нибудь полчаса-час подъезжал к воротам дачи Паниной, напоминавшей средневековый замок.

Случалось, они с Толстым гуляли вместе по парку, по дорожкам, проходили мимо грота, где писался «Хаджи-Мурат».

Толстому нравились рассказы Чехова. От «Душечки» он пришел в восторг, сравнивал Чехова по мастерству формы с Пушкиным. Смеялся, повторяя понравившиеся ему чеховские словечки.

Его притягивал к себе Чехов и как человек - скромный, «тихий», «очень русский». Эти его слова о Чехове запомнил Горький. Запомнил он и влюбленный взгляд, провожал Толстой фигуру Чехова, уходившего по дорожке гаспринского парка.

А Чехов... Чехов Толстого и боготворил и в чем-то не принимал: «Толстовская мораль перестала меня трогать. В глубине души я отношусь к ней недружелюбно и это, конечно, несправедливо...Но дело не в этом, а в том, так или иначе, а для меня Толстой уже уплыл. Его в душе моей нет...Я боюсь смерти Толстого. Если бы он умер, то у меня в жизни образовалось бы большое пустое место. Во-

первых, я ни одного человека не любил так, как его... Во вторых, когда в литературе есть Толстой, то легко и приятно быть литератором... В- третьих, Толстой стоит крепко, авторитет у него громадный, и пока он жив, дурные вкусы в литературе, всякое пошлячество, наглое и слезливое, всякие шершавые, озлобленные самолюбия будут далеко и глубоко в тени».

Молодого Горького, только что избранного в Академию, из-за политической неблагонадежности не утвердили в этом звании, и Чехов решает в знак протеста выйти из Академии. Он говорит об этом с Толстым. Толстой ответил: «Я не считаю себя академиком». Вскоре он это и сделал вместе с В.Г.Короленко. Такова была сила солидарности крупнейших русских писателей.

В эти годы еще больше крепнет близость с Московским Художественным театром. Специально для него Чехов написал пьесу «Три сестры». Она шла с большим успехом и была в МХТ одной из самых репертуарных. Театр просил еще. «Мой идеал будущего сезона театра,- писал Вл. Ив. Немирович-Данченко Чехову в 1902 году, - открытие его 1 октября твоей новой пьесой».

Чехов написал «Вишневый сад». Как и другие вещи этого времени, пьеса писалась трудно. «Пишу по четыре строчки в день, и те с нестерпимыми мучениями», - сообщал он. Премьера спектакля была задумана театром как чествование автора. О готовящемся торжестве Чехов не знал. На премьере он не был. Но во время третьего акта за ним специально съездили. В антракте после 3-го акта «Вишневого сада» начались речи, чтение приветствий и телеграмм...

Чехов был очень слаб, старался унять кашель; многие в зале кричали: «Сядьте, сядьте...» Многим этот праздник показался похожим на прощанье.

24 января 1903 года Чехов написал жене о молодости, которая пройдет через 2-3 года («если только ее можно назвать молодостью»), о том, что надо торопиться, чтобы вышло что-нибудь; слова в этом письме - «нам с тобой осталось немного пожить» - оказались вещими, потому что жить Чехову в самом деле оставалось немногим более года.

А.П. Чехов в 1904 году. Фотография с сайта chehov-lit.ru

К лету здоровье его настолько ухудшилось, что врачи настаивали на немедленном отъезде на курорт в Шварцвальд, в Баденвейлер (Германия). Третьего июня 1904 года Чехов выехал туда вместе с женой.

В Баденвейлере он сначала почувствовал себя лучше, мечтал даже о путешествии по Италии, а возвращаться в Ялту хотел через Константинополь.

Но внезапно состояние резко ухудшилось. В первом часу ночи с 1 на 2 июля (15 июля нового стиля)1904 года он проснулся от удушья и впервые в жизни попросил послать за врачом.

«Пришел доктор, велел дать шампанского. Антон Павлович сел и как-то значительно, громко сказал доктору по-немецки (он очень мало знал по-немецки): « Ich sterbe» (я умираю). Потом взял бокал, повернул ко мне лицо, улыбнулся своей удивительной улыбкой, сказал: «Давно я не пил шампанского...», покойно выпил все до дна, тихо лег на левый бок и вскоре умолкнул навсегда...»

Однажды, за год до смерти, во время ночной прогулки с Буниным под луной, Чехов вдруг сказал: «Знаете, сколько лет еще будут читать меня? Семь.

- Почему семь?

- Ну, семь с половиной»

Чехов ошибался. Его будут читать всегда.

И.Н Потапенко писал о Чехове: «...Чехов не был ни ангелом, ни праведником, а был человеком в полном значении этого слова. И те уравновешенность и трезвость, которыми он всех изумлял, явились результатом мучительной внутренней борьбы, трудно доставшимися ему трофеями»

Он никогда не ощущал себя мессией, знающим истину, а был в этом мире честным тружеником, каким и надлежит быть порядочному человеку. А быть порядочным человеком, равно свободным от спеси и от самоуничижения, несущим ответственность перед совестью за себя и ближних, - это и есть главное назначение человека.

Он был скроен из тех же достоинств и слабостей, как наверное, и каждый из нас, он, как и мы, страдал и радовался, делал ошибки и искал выходы, и одновременно он был другой - умнее, честнее, свободнее, порядочнее, совестливее каждого из нас.

Он был Чехов.

Литература:

Бердников Г. Чехов. - Ростов н /Дон. : Феникс, 1997.

Громов М. Книга о Чехове. - М.: Современник, 1989.

Лакшин В. Пять великих имён: статьи, исследования, эссэ -М.: Современник, 1988.

Путешествие к Чехову: Повести. Рассказы. Пьеса. Размышления о писателе / вступ.

Чехов в воспоминаниях современников / сост. и коммент. И. Гитович - М.: Худож. лит. , 1986.

Чуковский К. О Чехове. Человек и мастер. - М.: Дет. лит., 1971.

Материал подготовлен зав.отделом культурных программ Емельяновой И.Н.