Песни военных лет в судьбе Елены Георгиевны Джичоевой
«Темная ночь»
Каждый раз, когда я слышу песню «Темная ночь», передо мной встает такая картина.
|
|
Джичоева Лена с мамой. Весна 1945 г. |
1944 год. Я с бабушкой стою на Старом базаре, возле собора. Мне пять лет, я в короткой облезлой шубейке, из рукавов которой едва ли не по локоть высовываются руки. Как и все там, мы тоже что-то продаем. Это «что-то» лежит прямо на земле, на тряпке, прихваченной по углам четырьмя камушками. Покупателей почти нет, хотя сквозь ряды не пробиться - все продавцы. Продают, у кого что есть: какие-то старые вещи, непонятные мне железки. Спросом пользуются разве что камни для зажигалки и махорка.
Устав стоять возле бабушки, я обхожу ряды. Солдат без ноги, в грубо обструганной деревяшке, растягивая меха гармони, поет – на земле возле него лежат использованные, надписанные открытки - и такое, оказывается, можно продавать. Я пытаюсь рассмотреть картинки, но не могу - внимание отвлекают слова песни:
|
«В темную ночь ты, любимая, знаю – не спишь И у детской кроватки тайком Ты слезу утираешь...» |
Я не понимаю, что такое «тайком». Я еще не знаю про существование наречий, не понимаю, что «тайком» - значит, тайно, украдкой.
Мне кажется, что «Тайком» - это какой-то таинственный Он, кто утирает кому-то слезу. Ночью, у детской кроватки. Ночь и детская кроватка - это мне понятно.
А солдат надрывно поет:
«Верю в тебя, в дорогую подругу мою», - и вдруг захлебывается слезами. Плачет он страшно, горлом. Мне и боязно, и жгуче-интересно: отчего так плачет солдат?
- Кипятку! Кому кипятку? - слышу я голос знакомой мне бабки «крикухи», как ее тут называют.
Расталкивая толпу, она подходит к солдату:
Опять! Ну, не надо! Хватит! Ты на вот лучше кипяточку попей, согрей душу!
И она наливает из большого медного чайника в жестяную кружку дымящийся на морозе кипяток. Он отстраняет кружку, отворачивается, шумно втягивает в себя воздух носом - «шморгает» и, сбившись с куплета, продолжает петь:
|
«Темная ночь разделяет, любимая, нас, И тревожная черная степь пролегла между нами…» |
Солдат уже успокоился, голос его окреп, он словно решился на что-то или под чем-то подвел черту...
А я, вдруг потеряв к нему интерес, пробираюсь сквозь толпу к бабушке - та (я вижу издали) уже тревожно ищет меня глазами.
«Огонек»
|
|
Джичоева Елена Георгиевна |
В начале 90-х годов меня познакомили с Прасковьей Степановной Гришиной - в годы войны она была медсестрой в полевом передвижном госпитале. Вернее, сначала не познакомили, а попросили прочитать ее записи военных лет.
Среди ее записей, похожих на суховатый отчет о пережитом, меня неожиданно привлекла одна деталь.
«Есть у меня гитара, - писала Прасковья Степановна, - она и сейчас висит на стене, как дорогая реликвия. Эта гитара прошла со мной всю войну - от первых дней до последних».
Дальше я буду пересказывать то, что услышала от нее.
Откуда гитара? Оказалось, отец Прасковьи Степановны был военным музыкантом. Гитара была семейная, и когда началась война, Прасковья Степановна решила взять ее с собой.
Было ли время для гитары? Оказывается, было. В госпитале организовали небольшую художественную самодеятельность - раненых ведь лечили не только врачи и медикаменты, но и песни, стихи.
А уж как любили они эти концерты! Особенно часто просили Прасковью Степановну спеть. Это уже значительно позже она стала Прасковьей Степановной, а тогда была просто Паня, Панечка. И она пела - «Маленький домик на Юге», «Закури, дорогой», «Землянку», «Огонек» - песни военных лет.
Но коротки были те концерты - снова привозили раненых, и Паня, маленькая‚ подвижная девушка, Огоньком ее называли, снова становилась сестрой милосердия.
В первые месяцы войны погиб муж - Паня-то и замужем толком не побывала: поженились перед самой войной. Известие о смерти пришло, когда Пане надо было вести концерт. «Я же не сумею ни спеть, ни объявить», - помертвевшим голосом прошептала она врачу. Но тот твердо взял ее за плечо: «Надо их поддержать», - кивнул он в сторону раненых.
Это потом уже она поняла, что мудрым был врач - знал, что нельзя ей было в тот момент предаваться горю. И она объявляла и пела. Дрожащим, прерывающимся голосом…
Прасковьи Степановны уже нет на свете, и неизвестно, куда делась гитара, но и сегодня, когда я слышу песни военных лет, мне кажется, что сейчас их подпоет молоденькая Паня Гришина.
